Ю. ЧАЙКОВСКИЙ, ведущий научный сотрудник Института истории естествознания и техники.

Теория эволюции нередко отождествляется с учением Дарвина. Но можно ли полностью объяснить развитие жизни на Земле на основе предложенного им принципа естественного отбора? Или у эволюции есть другие движущие силы? Специалист по истории естествознания Ю. В. Чайковский продолжает разговор об узких местах дарвинизма и альтернативных эволюционных теориях.

Наука и жизнь // Иллюстрации

Орхидеи размножаются едва ли не хуже всех цветковых. Их мелкие, как пыль, семена прорастают лишь в том случае, если вступают в симбиоз с почвенными грибами.

Опыление у орхидей затруднено. Эти растения выработали способность долго ждать насекомых-опылителей. К примеру, у тропических орхидей цветок не вянет 3-4 месяца.

У термитов лишь один раз в год на свет появляется поколение, способное летать и размножаться. Однако после образования брачных пар термиты обламывают крылья и становятся совершенно беззащитными перед хищниками.

Жан-Батист Ламарк (1744-1829), создатель первой целостной теории эволюции живого мира, изложенной в книге "Философия зоологии" (1809).

Карл фон Бэр (1792-1876), биолог и физиолог, академик Петербургской академии наук, автор труда "История развития животных" (1828).

Иммуногенез как модель эволюции. Иммунная система, используя всего лишь сотню генов, способна продуцировать огромное разнообразие антител.

В последние несколько лет вновь стали слышны голоса креационистов - тех, кто не признает эволюцию и утверждает, что мир создан Богом в том виде, какой мы наблюдаем ныне. Поскольку отрицать сам феномен эволюции затруднительно, креационисты сосредоточили свой пафос на ниспровержении одного-единственного эволюционного учения - дарвинизма. Им кажется, что падение дарвинизма будет означать падение идеи эволюции вообще. Так ли это?

1. Крах принципа естественного отбора

В предыдущей статье ("Наука и жизнь", № ) уже говорилось, что кроме дарвинизма существуют другие учения, например ламаркизм и номогенез. Говорилось, что естественный отбор (преимущественное размножение успешных вариантов в природе) не может служить общим движущим фактором биологической эволюции.

Во-первых, вне мира бактерий не удалось получить ни одного примера приобретения нового свойства за счет различия размножаемостей. Все "доказательства действия естественного отбора" являют собой описание либо сдвига частот тех свойств, которые уже имелись до начала опыта, либо искусственного отбора, а при нем численное значение размножаемости вообще никакой роли не играет.

Во-вторых, во всех аккуратно исследованных случаях оказывалось, что новые варианты организмов поначалу долгое время размножаются не лучше, а гораздо хуже исходных. Новое формируется не потому, что лучше размножается, а потому, что успевает сформироваться прежде, чем вымрет. Затем новые формы организмов ждут своего часа; известный всем пример - млекопитающие: они сформировались при господстве динозавров и завоевали мир после их вымирания.

В-третьих, то, что удалось получить у бактерий путем различия размножаемостей, говорит о ничтожной мощности отбора: для замены двух аминокислот в белке, бесполезных по отдельности, но полезных вместе, понадобилось 10 13 бактерий (10 триллионов). Даже такое мельчайшее изменение ни на каких иных организмах осуществить нельзя, а большее нельзя и на бактериях.

Примеры были в статье приведены зоологические, поэтому сейчас начну с ботанического. Орхидеи часто называют вершиной эволюции растений, поскольку их цветки поражают красотой и сложностью, а семейство орхидных (ятрышниковых) - самое обширное (35 тыс. видов). И, пока мир растений описывали флористы (ботаники, изучающие, что где растет) и систематики (их интересует классификация организмов), все казалось просто. Однако в ХХ веке за дело взялись физиологи и экологи, и красивая картинка потускнела, а затем распалась.

Орхидеи размножаются хуже всех цветковых, так как не имеют двойного оплодотворения - главного приобретения цветковых. Опыление у орхидей крайне затруднено, а их семена созревают крайне медленно (год или два, как у хвойных), только при содействии грибов-симбионтов, и не имеют эндосперма. Поэтому почти все виды орхидей малочисленны.

Поскольку критерием успеха дарвинизм прокламирует успешность размножения (многочисленность в череде поколений), орхидные надо бы признать маргиналами, кандидатами на вымирание, чего никто не делает. Очевидно, что их прогресс шел помимо преимущества в размножении.

Хуже всего обстоит дело с естественным отбором там, где его больше всего следует ожидать теоретически, - там, где избирательная размножаемость наиболее высока. Оказывается, наиболее жестко отбираемые организмы вовсе не передают новых качеств потомкам. Лучший пример являют тропические подземные термиты.

Можно взять любое руководство по насекомым (например, том 3 "Жизни животных" издательства "Просвещение") и прочесть, что термиты - отряд насекомых (2600 видов), в основном тропических и нацело общественных, то есть живущих огромными колониями, в каждой из которых размножение осуществляет единственная плодущая самка. Большинство видов - подземные, они живут весь год в закупоренных термитниках, бесполые, слепые и бескрылые. Лишь раз в году рождается и вылетает наружу зрячее крылатое половое поколение (или каста) - самцы и самки. Это похоже на пчелиный рой, но есть три принципиальных отличия.

Во-первых, самок тут много. Во-вторых, в момент образования пар все особи обламывают себе крылья (для чего крылья имеют особые приспособления) и, яркие, вкусные и беспомощные (нет никаких средств защиты), тут же гибнут от множества хищников, ждущих их вылета (спасается одна пара из многих тысяч). Зато, в-третьих, выжившая пара сразу основывает новую колонию.

Это значит, что самою природой из века в век ставится жесткий селекционный опыт: если существуют, как гласит дарвинизм, вариации всех свойств, то среди них обязательно должны быть вариации, снижающие съедобность (в широком смысле: крепкие крылья, колючий покров, ядовитость, отпугивающий запах или вкус и т.д.), и они должны отбираться. То есть несъедобные должны вытеснить съедобных - такова логика дарвинизма, на которой построено все учение.

Однако несъедобности у термитов не возникает.

Мало того, что ни в одном из видов подземных термитов никто ее не наблюдал, но, главное, ее с экологической точки зрения и не должно быть: подземные термиты - единственный в тропическом лесу канал, возвращающий отмершую подземную органику в наземный мир. Половое поколение термитов создано, чтобы быть тут же съеденным, и самый суровый отбор в самых идеальных условиях ничего с этим поделать не может. Приспособленность всей экосистемы налицо, но где и в чем могла тут проявиться роль отбора? Точнее: что именно могло тут отбираться? Ведь у экосистемы нет поколений, а значит, она не размножается и отбор экосистем в дарвиновском смысле ввести нельзя. А в каком можно?

В иносказательном: мы ведь в биологии привыкли все полезное называть отобранным, вот и про удачную организацию экосистемы можно сказать, что она отобрана среди менее удачных. Как именно такой отбор протекал, никто сказать не может, но ведь и с обычным отбором свойств организмов ситуация, как мы видели, та же. Он тоже - иносказание.

Беда в том, что никакую теорию на иносказании не построишь, что хорошо видно на дарвинизме: за полтораста лет он не дал практике ни одной полезной рекомендации. В самом деле: все успехи селекционного дела основаны либо на практических приемах, сложившихся до Дарвина, либо на данных генетики, полученных вне эволюционных исследований.

Зато вредных и даже трагических последствий было от господства дарвинизма предостаточно: вспомним хотя бы "борьбу с природой", фашистскую евгенику (идею улучшения своей расы и уничтожения иных) или "творческий дарвинизм" Лысенко. Все разговоры о том, что это были плохие варианты дарвинизма, что якобы есть хорошие, имеют, по-моему, не больше смысла, чем уверения о возможности хорошего коммунизма.

В собственно же эволюционной науке дарвинизм так и не смог выйти за те рамки мелких изменений, в которых работал сам Дарвин. Взгляните в любой курс дарвинизма, наш или западный, и вы увидите то же построение, что в "Происхождении видов": почти весь текст - про мелкую изменчивость (в том числе про замену аминокислот в белках, о чем была речь в предыдущей статье), а собственно эволюции отведена чисто декларативная глава в конце, по существу, не связанная с остальными.

Можно было бы сказать, что отбор на несъедобность у подземных термитов выключен каким-то более мощным фактором (и искать этот выключатель), если бы существовал хоть один ясный пример (с цифрами и графиками, с опытом и контролем), когда естественный отбор включен, то есть когда ясно, что он существует. Но примера, несмотря на полтораста лет уверений в правоте теории, нет. И вряд ли стоит ждать дольше.

Лучше обратим внимание на всеобщность съедобности. Мало того, что все что-то едят и всех кто-то ест, но многие средства размножения, как и у термитов, почти нацело выедаются (семена растений, икра рыб и т.п.), причем никто этому не удивляется, хотя всюду одна мутация могла бы уничтожить съедобность. Если бы отбор таких мутантов имел место, никакая жизнь не была бы возможна. Вот его и нет. (Несъедобные виды бывают, они служат кормовой базой лишь узкому кругу видов, способных их поедать; но пусть хоть для одного докажут, что он - итог отбора.)

А что в дарвинизме есть? Есть примеры приспособленности, которые принято толковать как итог прежнего отбора. Однако толкования возможны и в иных рамках: в частности, ламаркизм толкует приспособленность как итог прежней активности особей (знаменитый пример Ламарка: длинная шея жирафа как итог его усилий). Пример с термитами не толкуется ни так, ни эдак и заставляет задать главный вопрос: есть ли у нас вообще теория эволюции?

Ну, прежде всего, не следует выбирать между воззрениями XIX века, даже весьма уважаемыми, - надо использовать все, что известно науке ныне. А известно ныне то, что эволюция носит экосистемный характер, то есть что вид вовсе не приспосабливается к некой заданной среде, как думали и Ламарк и Дарвин, но формируется вместе с нею. Приспосабливается не вид к виду, а экосистема сама к себе - примерно так же, как любой из нас приспосабливается к своим болезням.

Поэтому вид имеет ту численность, какую ему обеспечивает его место в экосистеме. Кстати, данную мысль впервые высказал великий биолог Карл Бэр, один из основателей экологии, еще при жизни Дарвина. (Ту идею Дарвина, что вид имеет такую численность, какую отбил у конкурентов в борьбе за жизнь, Бэр счел нелепой.) Добавлю, что с позиции Бэра место орхидей в экосистеме вполне понятно: отсутствие эндосперма делает их семена малопригодными для питания, они никому не служат пищевой базой, поэтому орхидеи могут выжить при малой численности и низкой плодовитости.

С точки зрения Бэра, и термиты понятны: круговорот веществ в экосистеме тропического леса замкнут посредством почти сплошного выедания их полового поколения, и такая экосистема жизнеспособна. Если что и удивительно, то выедаемость лишь одного поколения (касты), но почти то же мы видим у видов, где выедается огромная масса икры.

Другой вопрос, как все это могло произойти?

Попробуем обойтись без иносказаний. Крах идеи естественного отбора высветил очевидную истину: из гибели одних организмов ничего не следует о том, как будут (если будут вообще) эволюционировать другие, выжившие. Отказываясь от идеи естественного отбора, мы избавляем себя от нужды вести бесконечные списки толкований и бесконечные споры с толкователями. Однако при этом мы лишаемся основного прежнего инструмента объяснения, гласившего: "Полезное выживает потому, что лучше размножается". Что можно предложить взамен?

2. Принцип активности

Если в самом деле новое возникает и формируется вопреки своей низкой размножаемости (высокая размножаемость может появиться лишь по завершении формирования нового), то весь процесс возникновения и формирования должна вести какая-то иная сила, помимо размножаемости.

Самые разные эволюционисты, пытаясь нащупать эту силу, искали аналогии в физике и химии (подробнее см. книгу: Чайковский Ю. В. Наука о развитии жизни. Опыт теории эволюции.). В глаза бросались аналогии с гравитацией (пылинки собираются в небесное тело) и с валентностью (два простых вещества соединяются в сложное; например, водород и кислород - в воду). В обоих случаях новое обладает принципиально иными свойствами, нежели его компоненты. Нет ли тут пути к общей закономерности? Оказывается, есть.

Общим является следующее: на всех уровнях сложности мы видим, что в основе возможности развития мира лежит какая-нибудь активность. Гравитация и валентность - формы активности. Элементарные частицы соединяются в атомы, атомы - в молекулы, молекулы - в вещества, которые, как уже сказано, тоже соединяются самым разным образом. На каждом уровне действуют свои формы активности, и, чем выше уровень, тем сложнее эти формы.

Пусть идут бесконечные споры о том, можно ли вывести химию из физики, жизнь - из физики и химии, законы общества - из биологии, но независимо от того, каков в каждом случае будет ответ, несомненно одно: этот ряд усложняющихся активностей существует.

Та активность особи, которую положил в основу своего учения Ламарк, находит в данном ряду свое место, но не стоит думать, что другие эволюционисты обходились без активности. Дарвин, например, ввел, никак не объяснив, две формы активности живого: наследственную изменчивость и стремление к размножению (притом к избыточному) - и счел именно их ответственными за эволюцию. Роль иных форм активности он не отрицал, но и практически не уделял им внимания.

Беда последующих дарвинистов в том, что они прямо заявили об отсутствии каких-либо других форм активности живого, играющих роль в эволюции. Самая главная их ошибка - утверждение об отсутствии какой-либо собственной активности генома, за исключением случайных мутаций и случайных же рекомбинаций (то есть обмена участками хромосом). Никогда никем не было объяснено, почему все остальные системы организмов (пищеварительная, нервная, фотосинтетическая и т.д.) меняют состояние активно, причем активности эти в эволюции усложняются, тогда как генетическая система являет в этом ряду зияющую дыру: якобы ее надо считать пассивно ждущей случая измениться, притом неизвестно, в какую сторону. Что иного быть не может.

Утверждать отсутствие чего бы то ни было вообще рискованно: сейчас чего-то мы не видим, но позже можем увидеть (вспомним: сперва вращения Земли никто не видел, затем кто-то видел, но остальные отрицали, а теперь все видят). В дарвинизме же вопросы напрашивались сами собой, и критики дарвинизма указывали на это всегда. Ну хотя бы: откуда взялись две дарвиновы формы активности?

В "Происхождении видов" об этом ни слова, зато в ранних рукописях Дарвина сказано прямо: от Бога. В ХХ веке дарвинисты стали трактовать наследственную изменчивость как случайные мутации (что оказалось ошибкой), а стремление к размножению так ничем и не объяснили.

Есть и другие вопросы: можно ли вывести две дарвиновы формы активности из активности неживого? Связаны ли они с ламарковой активностью? Быть может, их корень общ? Влияют ли на эволюцию иные формы активности живого (например, самосборка макромолекул или рост тел)? В самом дарвинизме таких вопросов не задают, а вне его давным-давно понято, что он - крохотный кусочек эволюционизма и что признаваемые им формы активности далеко не самые важные. Куда как важнее хотя бы самосборка.

Словом, если мы скажем, что в основе эволюции (живого и неживого) лежит принцип активности, мы не придем в противоречие ни с какой теорией и ни с какими фактами, а просто укажем на общеизвестное.

Саму активность ни из чего вывести нельзя, поскольку это одно из первичных понятий (основное свойство мира), такое же, как пространство и время. Ее можно лишь ввести как постулат, обобщающий единое впечатление от природы. По той же причине нельзя дать ей определение. Ее можно лишь описать, понимая, что всякое ее описание неполно.

Наиболее короткое описание таково: всякое развитие объекта происходит под действием некоторой формы активности; это развитие приводит к появлению более сложных объектов, что в свою очередь порождает более сложную форму активности и так далее.

Уже само признание принципа активности оказывается полезным. Например, стало ясно, что если нет активности, то нет и возможности использовать никакой ресурс. Так, давно было понятно, что инертный газ нельзя использовать как реагент из-за отсутствия у него валентности. Теперь ясно, что таков же мутационный ресурс полового поколения термитов: мутации заведомо происходят (в том числе и мутации к несъедобности), но если никакая активность их не использует, то новое свойство не формируется, а если и возникнет случайно сразу, то не удержится в ряду поколений. Таковы же все попытки решения нужд общества путем финансирования: если нет активных (заинтересованных и имеющих силу) исполнителей, то деньги пропадут, точнее, их присвоят носители иных активностей, чуждых к данным нуждам.

Главный же толк от введения понятия активности виден там, где можно выявить конкретные ее свойства. Выявление этого - дело длинное, в рамках статьи невыполнимое, поэтому отошлю желающих к упомянутой книге [Чайковский, 2006], а здесь ограничусь парой примеров и выводами.

Самый простой пример - принцип компенсации. Его впервые ввел в науку еще Аристотель, когда в трактате "О частях животных" писал: "Природа везде, взяв с одного места, отдает другой части" и "Общих и многих средств зашиты природа, однако, не дала одному и тому же животному". В наших терминах соответствующую мысль можно выразить так: ни один вид организмов не обладает активностью в таком количестве, чтобы развивать все принципиально доступные ему качества.

С позиции этого принципа легко понять упомянутые выше особенности орхидей: их активность настолько ушла на усложнение цветка, что система размножения осталась на уровне голосеменных. То же самое можно сказать об очень многих биологических свойствах. Например, самые сложные ткани наблюдаются у низших червей, а самые сложные типы деления клеток - у одноклеточных. Да и на человеке принцип виден: преимущество в мышлении далось ценой явных недостатков - тяжкие роды, голое тело, неспособность синтезировать витамин С и т. д.

Пример посложнее - стресс. Попав в тяжелые (стрессовые) условия, организм уменьшает активность по всем направлениям, кроме одного или нескольких, которые должны вести к снятию стресса и с тем к выживанию. В этом можно видеть новый аспект принципа компенсации (компенсацию в рамках поведения особи: усиление одной активности в ущерб иным), но важнее увидеть другое - смену норм. Ведь если надо менять поведение, значит, прежнее поведение (нормальное в прежних условиях) перестало быть нормальным, а новое, которое приведет к снятию стресса, должно стать новой нормой.

Например, если исчез прежний источник питания, надо искать новый. Процесс может оказаться очень болезненным и даже привести к смерти значительную часть популяции, поэтому в дарвинизме любят называть его "давлением отбора". Однако суть не в том, сколько погибло (гибели может не быть вовсе), а в том, что произошло с выжившими. Оказывается, они выживают вовсе не за счет удачных мутаций (такое возможно и то в исключительных случаях, только у бактерий), а путем смены типа активности. Она происходит сразу у заметной части популяции (такова выработка фермента, нужного для нового типа пищи) и должна быстро дать результат, иначе все вымрут.

Простые изящные опыты поставлены на мелких насекомых - тлях. Были взяты те тли, которые в норме питаются на одном-единственном виде кормового растения, и пересажены на чуждое им растение. Конечно, большинство их погибло, однако небольшая часть выжила и в течение лета (за восемь поколений) превратилась в нечто новое: эти особи вполне могли питаться на новом растении и уже не могли на прежнем. Это и есть смена активности, приведшая к новой норме.

Подробности и дальнейший ход дел можно узнать из упомянутой книги [Чайковский, 2006] (раздел "Злосчастный опыт Шапошникова"), а здесь достаточно сказать, что опыт ставили разные люди на разных видах и всюду он давал сходные результаты. Разумеется, ни о каком отборе случайных вариаций тут говорить нет смысла (хоть говорено это было не раз), поскольку выжившие реагировали быстро и синхронно. Столь же быстро и синхронно реагировали и другие объекты - например лисицы, которых отбирали на "домашнее" (то есть неагрессивное) поведение, или пшеница, которую выращивали в непригодном для нее климате. Всюду причиной резкой смены типа активности можно считать стресс.

Наконец, самый сложный пример смены типа активности, когда никакого стресса не наблюдается, а итог оказывается примерно таким же. Еще Дарвин отмечал, что изменчивость возрастает при одомашнении. Это, как мы теперь знаем, верно и при стрессе (то есть если одомашнение вызывает резкую реакцию сопротивления у дикого животного), и в противоположной ситуации, когда жизнь приручаемых явно улучшается. Например, повышается изменчивость растений при улучшении ухода за ними. Еще удивительнее, что самую высокую изменчивость показали те лисята, которые лучше и быстрее всех приспосабливались к жизни в неволе: у них проявились (кроме мирного поведения, на которое их только и отбирали) многие черты собак - висячие уши, хвост кольцом, короткая морда, размножение вне сезонов, пегая окраска. Последняя стала досадной неожиданностью, поскольку лисиц приручали ради их меха, а он у прирученных оказался нетоварным.

Итак, вот общее свойство активности организмов: при нормальном состоянии популяции изменчивость ее членов низка (активность каждого направлена на поддержание нормы), зато при утрате нормы активность организма направляется на поиск. Этот поиск может быть поведенческим, физиологическим и генетическим, причем активность сперва направляется на первый тип поиска, при его неудаче - на второй, а затем на третий. Этот эффект назовем снятием давления нормы. Например, если зверю холодно, он сперва пробует уйти туда, где теплее, затем повышает теплопродукцию (дрожь, бег и т.д.) и, если прежние меры не дали эффекта, впадает в стресс, активизирующий генетическую систему. Поиск нормы, а вовсе не случайные мутации, поставляет основной материал для эволюции.

Когда новая норма найдена, изменчивость снова падает и перестает быть фактором эволюции - вплоть до следующего акта утраты нормы.

Для эволюции наиболее важен именно генетический поиск. Так называется тот тип активности генетической системы, при котором создаются новые генетические тексты. При нем наследственная изменчивость возрастает, давая тем самым материал для эволюции.

3. Как появляются новые гены

В дарвинизме появление новых генов не рассматривается: все рассуждения ведутся вокруг уже существующих генов - либо их включения и выключения, либо замены в них отдельных нуклеотидов (а таким путем, как мы знаем, ничего всерьез нового нельзя создать даже у бактерий). Эту несуразность можно было не замечать, пока процесс формирования нового гена не был описан фактически. Однако в 1965-1982 годах несколько выдающихся генетиков из разных стран сумели расшифровать процедуру формирования целой плеяды генов. Каждый из них кодирует антитело (белковую молекулу иммуноглобулин, которая связывает антиген - чужеродную частицу, попавшую в организм теплокровного животного).

У зародыша млекопитающих совсем немного генов, кодирующих иммуноглобулины, - около сотни, тогда как множество различных антигенов необозримо велико. Поэтому в ходе развития и жизни организма разнообразие иммуноглобулинов каждый раз создается заново (точно так же, как заново создается любой орган). Происходит это путем комбинирования фрагментов существующих генов. Конкретное антитело обычно не выбирается из наличных иммуноглобулинов, а продуцируется в ответ на конкретную заразу (на антиген).

В стрессовой ситуации, которую вызывает массовое вторжение антигена, включается механизм перестройки иммуноглобулиновых генов: по каким-то не вполне еще понятным правилам генетическая система режет и сшивает фрагменты генов до тех пор, пока не найдет приемлемый вариант - тот, что синтезирует антитело, которое реагирует с вторгшимся антигеном, связывая его. Найденный вариант гена интенсивно размножается (копируется).

Механизм комбинаций работает, но довольно плохо, то есть поставляет антитела, связывающие антигены, но довольно слабо. Поэтому существует еще один механизм - соматический гипермутагенез, который включается после создания нужной комбинации фрагментов. Заключается он в том, что при копировании гены найденного варианта мутируют с огромной частотой (тут каждый тысячный нуклеотид заменяется, тогда как обычно точковый мутагенез в 100 миллионов раз менее интенсивен), так что порождается масса чуть отличных антител, различающихся одной аминокислотой или двумя, чем и достигается точная подгонка антитела к антигену. Конечный вариант гена снова копируется и запоминается иммуногенетической системой организма, то есть наследуется на время жизни особи.

Все это стало известно в 1982 году, когда генетик Судзуми Тонегава (образование получил в Японии, работу начал в Швейцарии и завершил в США) обнародовал итоговую работу по данной теме (через 5 лет он, и только он, получил Нобелевскую премию за расшифровку всего механизма - так уж в Нобелевском комитете заведено). За истекшие четверть века этот великолепный результат не вошел ни в одно известное мне руководство по биологической эволюции, а на недоуменные вопросы их авторы (и прочие ведущие дарвинисты) спокойно отвечают, что Тонегава лишь подтвердил справедливость принципа случайной изменчивости: и перебор фрагментов, и гипермутагенез идут ненаправленно, случайно.

Странно, если подтвердил, да столь красиво, почему бы не включить это в учебники? Ведь на счету дарвинизма ярких побед давно нет. Оказывается, ничего он не подтвердил (хотя и утверждал это в нобелевской лекции), на что и указали немногочисленные ламаркисты.

В книге "Что, если Ламарк прав?", которую написали австралийские иммуногенетики Э. Стил, Р. Бланден и Р. Линдли, приведены на сей счет любопытные цифры.

На первом этапе синтеза гена антитела идет, как мы знаем, комбинирование блоков. Если бы механизм Тонегавы перебирал одну за другой все возможные их комбинации, то, как показывает расчет, он наработал бы в одном организме мыши за ее жизнь 3 млн различных антител. Но возможных антигенов - миллиарды, и нет никакой гарантии, что среди созданных были бы те самые антитела, какие в данное время для данной особи нужны. Поэтому естественно, что процесс идет иначе: при комбинировании выбираются одни варианты много чаще других.

Разнообразие антител на первой стадии достигается комбинированием разнотипных участков генома, обычно именуемых буквами V , D и J . Точнее, в каждом иммуноглобулине комбинируются элементы из следующего набора: 100 V -элементов, 20 D -элементов и 4 J -элемента. Поскольку основной вклад в создание разнообразия вносят V -элементы, можно было бы ожидать, что они будут очень отличны друг от друга. Однако оказывается наоборот - они почти неразличимы. Это похоже на алфавит: разные буквы одного алфавита могут очень мало отличаться одна от другой и тем самым вызывать затруднения у постороннего (иврит, средневековая латынь, арабская вязь), но прекрасно выполнять свою функцию.

Еще удивительнее, что "около половины V -элементов никогда не участвуют в образовании антитела", а реальное одновременное разнообразие антител - отнюдь не 3 млн: наоборот, их всегда меньше 10 тыс. [Стил Э. и др., с. 111-112].

Но самое удивительное в том, что деление лимфоцита занимает более 5 часов, наработка нужного лимфоцита производится (как известно врачам) двое суток, то есть за это время произойдет всего 10 делений каждого лимфоцита. Это значит, что если нужный вариант найден лишь однажды, то появится всего лишь тысяча нужных клеток. В то же время болезнетворные бактерии делятся впятеро быстрее, и клонирование никак не сможет поспеть за их размножением. Дело явно не в одном лишь клонировании - нужно, чтобы клонов было сразу много.

Ход работы иммунной системы таков. Каждый В-лимфоцит (иммунная клетка, вырабатывающая антитела) синтезирует лишь один тип антител. Если бы множество В-лимфоцитов, производящих нужное антитело, действительно было клоном, происшедшим от единственной клетки, случайно нашедшей нужный ген антитела, то следовало бы ожидать огромного разброса сроков иммунного ответа больных - кому как повезло с поиском. Но этого нет. Первичная иммунная реакция организма наступает сразу, а затем несколько суток (острый период инфекционной болезни) тратится на создание "зародышевых центров", то есть так называемых фабрик антител. Если случайный поиск тут и идет, то он занимает очень мало времени по сравнению с остальными процессами. В любом случае это не череда случайных мутаций, а генетический поиск, то есть активность.

Очевидно, что нужный вариант бывает найден сразу многими клетками, поэтому разбросы усредняются, а множество нужных В-клеток оказывается достаточно велико. Это и понятно: поскольку у мыши одновременно имеется около 50 млн экземпляров В-лимфоцитов, а число различных антител, одновременно присутствующих в ее крови, близко к 10 тыс., то каждый тип антитела вырабатывается в среднем пятью тысячами клеток. Они-то при появлении заразы и ведут поиск нужного варианта антитела одновременно, чем обеспечивают создание многих клонов.

Но если очень многие лимфоциты почти сразу находят один и тот же вариант антитела, то налицо клеточный номогенез. Механизм его пока неизвестен, но уже видно, что его выяснение радикально повлияет на развитие и идей эволюции, и иммунологии. Жаль, что его никто пока не ищет, поскольку всех (насколько знаю из бесед с иммунологами) устраивает уверение, что достаточно случайной изменчивости и отбора, а затем - клонирования единственной клетки.

4. Эволюцию движет активность

Попробуем очертить рамки этого таинственного механизма активности генов. Назовем его условно механизмом Тонегавы.

Он обрабатывает не нуклеотиды, а составленные из них блоки. Образно говоря - не буквы, а длинные слова и даже фразы. Если перебор букв в коротких словах вполне реален, хотя и дает осмысленные слова редко (можно поочередно заменять в данном слове каждую букву и смотреть, осмысленно ли получившееся слово), то перебор букв в длинных словах просто невозможен, поскольку в любом разговорном языке менее миллиона осмысленных слов (даже если считать все словоформы), тогда как комбинаций букв той же длины, что и слов, - в квинтильон (10 18) раз больше. Далее, слова обретают смысл только в контексте, но даже словопар, не говоря уж о тройках слов, в языке - многие миллиарды. Поэтому никто не мыслит путем перебора слов.

И вот мы видим, что механизм Тонегавы тоже проводит не перебор, а какую-то более сложную процедуру. Пусть смысл ее нам пока непонятен, но уже видно, почему ее иногда называют внутриклеточным мышлением: в ее ходе рождается новизна - ген, какого никогда прежде не было (вспомним хотя бы об антителах к искусственным антигенам).

Кстати, мышление непонятно тоже, но никто не считает его набором случайных электрических импульсов. Был, правда, у Дарвина младший друг, Томас Гексли, предложивший термин "дарвинизм" уже через два месяца после появления труда "Происхождение видов", в феврале 1860 года. Он, будучи в молодости научным обозревателем газеты "Таймс", более всех содействовал продвижению раннего дарвинизма в массы и запомнился широкому читателю двумя изречениями: "Мысль есть ток электричества по проводам нервов" и "Дарвин или пророк Моисей - третьего не дано". Так вот, он же в старости писал совсем иное: "Единственное, что смягчает мой пессимизм, свидетельствуя о благости Творца мира, - это моя способность наслаждаться театром и музыкой. Не вижу, чем она могла быть полезна в борьбе за существование".

Вопрос стал вновь актуален в связи с открытием иммуноглобулинов у морских ежей . Поразительно: ведь иммуноглобулины понадобятся лишь их далеким потомкам, появившимся через 200 млн лет! Кое-кто вновь, как 150 лет назад, заговорил про общего предка всех многоклеточных, не замечая, что данная идея вовсе не продвигает нас в понимании эволюции. В самом деле, зачем иммуноглобулины животному, не имеющему соответствующей системы иммунитета? И вообще: как понимать предка, имевшего множество генов, нужных не ему, а далеким потомкам? Поскольку таких работ появилось сразу несколько, некоторые американские дарвинисты начали, как когда-то старый Гексли, склоняться к идее предусмотрительного Творца.

Не будем следовать дарвинистам в этой их непоследовательности. Лучше давайте осознаем тот факт, что наличие хотя бы одного-единственного примера изготовления нового гена, кодирующего новое качество, дает уверенность в возможности эволюции как таковой. И что иммуногенез такой пример нам дал. Кстати, все молекулярные генетические процессы, текущие в иммуногенезе, порознь известны и для других областей генетики.

Притом речь идет об эволюции, которую не смогут отрицать даже нынешние креационисты. Ведь вряд ли креационист, даже самый дремучий, станет утверждать, что Бог сам, лично, руководит процессами, ежеминутно текущими, и притом одинаково, внутри всех особей всех видов организмов. Такая вечная рабская работа противоречила бы его величию, поэтому даже креационисты согласны, что эти процессы текут по единым законам природы, в ход которых Бог не вмешивается.

Но если в таком процессе рождается новый ген, значит, и эволюция, понимаемая как преобразование генетических систем, происходить может. Ее и надо исследовать, а не спорить о том, кто прав - Моисей или Дарвин. Вполне достаточно той активности, которая действует на всех уровнях мироздания - независимо от того, считать ее божественной или нет.

Литература

Стил Э., Линдли Р., Бландэн Р. Что, если Ламарк прав? Иммуногенетика и эволюция. - М.: Мир, 2002.

Чайковский Ю. В. Наука о развитии жизни. Опыт теории эволюции. - М.: КМК, 2006.

Чайковский Ю. В. // Наука и жизнь, 2007, № 2.

Rast J. P., Smith L. C., Loza-Coll M., Hibino T., Litman G. W. Genomic insights into the immune system of the sea urchin // Science, 2006, vol. 314, p. 952-956.

Что движет эволюцию общества -измы или здравый смысл?

Все переходы на более прогрессивный способ хозяйствования, на более прогрессивный способ управления населением были осуществлены собственниками капитала в целях получения максимальной прибыли. Население - ведомая сила, собственники капитала - ведущая.

Все эти переходы действительно сопровождались скачком эффективности использования ресурсов.

Попытка В.Ленина выполнить переход от капитализма к социализму была основана на желаниях и эмоциях, а не на знаниях. Никакой теории построения справедливого общества не было. Кончилось плачевно, правда не везде и только за счет хорошо проверенной насильственной системе управления населением.

Вся эволюция общества последние 80 лет представляется четкой картиной - эта генеральная линия эволюции стала видна совершенно неожиданно и начал ее И.Сталин укрупнением сельского хозяйства созданием колхозов и машинотракторных станций. И было это продиктовано здравым смыслом без научного обоснования.

Важнейший шаг укрупнения, только не производства, а капитала был совершен первыми акционерными обществами, когда стоимость хозяйства была неподъемной для одного человека. Надо отдать должное этим инициаторам, которые четко распределили права, ответственность, компетенцию всех участников и не совершили никаких ошибок. И.Сталин этими проблемами не стал заниматься - и до сих пор распределение прав, ответственности и компетенции в сохранившихся колхозах не доработаны.

Следующим большим шагом была организация технологических объединений, все хозяйства или части их были объединены общей целью - постоянное повышение эффективности использования ресурсов, снижение себестоимости продукции, а в США частичный уход от налогов, что повысило конкурентоспособность производства, повысив эффективность использования ресурсов. Это было почти во всех странах, только новыми производственными отношениями в СССР не занимались, а в США собственники капитала допустить самотек в этом не могли. Сначала возникали тресты, комбинаты, затем проявились технологические корпорации. В сегодняшней России они тоже есть, но типичное не то - их производственные отношения, распределение прав, ответственности и компетенции определены на глазок, как и в СССР.

Наконец 30 лет назад собственники капитала игровой индустрии совершили следующий шаг, который равноценен новому способу хозяйствованию под названием поздний капитализм, создав хозяйственные корпорации. Отличие их от предшественников: в состав хозкорпорации вошел банк - орган управления экономикой корпорации. Банк и капитализм закончили свою эволюцию, создав отличный резерв жизнеспособности.

На этом эволюционная прогрессивная роль собственников капитала закончилась, так как все их интересы выполнены и законодательно оформлены и защищены.

Выйдя из игры, собственники капитала оставили сообщество наедине с мировой финансовой мафией. Здравый смысл сообщества куда-то пропал, открыв все пути мафии.

Последний эволюционный прогрессивный шаг общества и сообщества повис в воздухе. Получилось, что сделать его как бы некому.

Беда еще в том, что о нем никто не догадался, хотя, имея политические знания в нужном объеме, догадаться не так уж трудно.

Последний прогрессивный шаг развития это становление секторов экономики. То есть взять за основу опыт хозяйственных корпораций и объединить все хозяйства одной формы собственности, ввести в состав Совет директоров и единый банк сектора - орган управления экономикой сектора. Все производственные отношения и разделение их хозкорпорацией отработаны.

Если вооружить этими знаниями Президента любой страны, то организовать и поддержать инициативу снизу ничего не стоит и ничем не грозит. Надо ждать только, когда ситуация заставит Президента осуществить этот шаг. В России ситуация давно такова.

Были прямохождение, увеличение объема мозга и усложнение его организации, развитие руки, удлинение периода роста и развития. Развитая рука с хорошо выраженной хватательной функцией позволила человеку успешно использовать, а затем и изготавливать орудия. Это дало ему преимущества в , хотя по своим чисто физическим качествам он значительно уступал животным. Важнейшей вехой в развитии человека было приобретение умения сначала использовать и поддерживать, а затем и добывать огонь. Сложная деятельность по изготовлению орудий, добыванию и поддержанию огня не могла обеспечиваться врожденным поведением, а требовала индивидуального поведения. Поэтому возникла необходимость в значительном расширении возможности обмена сигналами и появилась речь-фактор, принципиально отличающая человека от других животных. Появление новых функций в свою очередь способствует ускоренному развитию. Так, использование рук для охоты и защиты и питания размягченной на огне пищей, сделало ненужным наличие мощных челюстей, что позволило увеличить объем мозговой части черепа за счет его лицевой части и обеспечить дальнейшее развитие умственных способностей человека. Возникновение речи способствовало развитию более совершенной структуры общества, разделению обязанностей между его членами, что также давало преимущества в борьбе за существование. Таким образом, факторы антропогенеза можно разделить на биологические и социальные.

Биологические факторы – наследственная изменчивость, а также мутационный процесс, изоляция – применимы к . Под их влиянием в процессе биологической эволюции произошли морфологические изменения обезьяноподобного предка – антропоморфозы. Решающим шагом на пути от обезьяны к человеку стало прямохождение. Это привело к освобождению руки от функций передвижения. Рука начинает использоваться для осуществления разнообразных функций – хватания, удержания, бросания.

Не менее важными предпосылками антропогенеза были особенности биологии предков человека: стадный образ жизни, увеличение объема мозга по отношению к общим пропорциям тела, бинокулярное зрение.

К социальным факторам антропогенеза можно отнести трудовую деятельность, общественный образ жизни, развитие речи и мышления. Социальные факторы стали играть ведущую роль в антропогенезе. Однако жизнь каждого индивидуума подчиняется биологическим законам: сохраняются мутации как источник изменчивости, действует стабилизирующий отбор, устраняя резкие отклонения от нормы.

Факторы антропогенеза

1) Биологические

естественный отбор на фоне борьбы за существование
дрейф генов
изоляция
наследственная изменчивость
2) Социальные

общественная жизнь
сознание
речь
трудовая деятельность
На первых этапах эволюции человека главенствующую роль играли биологические факторы, а на последних – социальные. Труд, речь, сознание самым тесным образом связаны друг с другом, В процессе труда происходило сплочение членов общества и быстрое развитие способа общения между ними, в качестве которого выступает речь.

Общие предки человека и человекообразной обезьяны – мелкие древесные насекомоядные плацентарные млекопитающие жили в мезозое. В палеогене кайнозойской эры от них отделилась ветвь, приведшая к предкам современных человекообразных обезьян – парапитекам.

Парапитеки дриопитеки питекантроп синантроп неандерталец кроманьонец современный человек.

Анализ палеонтологических находок позволяет выделить основные этапы и направления исторического развития человека и человекообразных обезьян. Современная наука дает следующий ответ: у человека и современных человекообразных обезьян был общий предок. Далее их развитие пошло по пути дивергенции (расхождения признаков, накопления различий) в связи с к конкретным и различным условиям существования.

Родословная человека

Насекомоядные млекопитающие парапитеки:

Проплиопитеки , Орангутан
Дриопитеки Шимпанзе, Австралопитеки Древнейшие люди (питекантроп, синантроп, гейдельбергский человек) Древние люди (неандертальцы) Новые люди (кроманьонец, современный человек
Подчеркнем, что представленная выше родословная человека носит гипотетический характер. Напомним также, что если название предковой формы оканчивается на «питек», то речь идет о пока еще обезьяне. Если в конце названия стоит «антроп», то перед нами – человек. Правда, это не означает, что в его биологической организации обязательно отсутствуют признаки обезьяны. Необходимо понимать, что признаки человека в данном случае преобладают. Из названия «питекантроп» следует, что у данного организма наблюдается сочетание признаков обезьяны и человека, причем в приблизительно равной пропорции. Дадим краткую характеристику некоторым из предполагаемых предковых форм человека.

ДРИОПИТЕК

Жил приблизительно 25 млн. лет назад.

Характерные черты развития:

значительно мельче человека (рост около 110 см);
вел преимущественно древесный образ жизни;
вероятно, манипулировал предметами;
орудия труда отсутствуют.
АВСТРАЛОПИТЕК

Жил приблизительно 9 млн. лет назад

Характерные черты развития:

рост 150–155 см, вес до 70 кг;
объем черепа – около 600 см3;
вероятно, использовал предметы в качестве орудий для добывания пищи и защиты;
характерно прямохождение;
челюсти массивнее, чем у человека;
сильно развитые надбровные дуги;
совместная охота, стадный образ жизни;
часто доедали остатки добычи хищников
ПИТЕКАНТРОП

Жил приблизительно 1 млн. лет назад

Характерные черты развития:

рост 165–170 см;
объем мозга около 1100 см3;
постоянное прямохождение; формирование речи;
овладение огнем
СИНАНТРОП

Жил, вероятно, 1–2 млн. лет назад

Характерные черты развития:

рост около 150 см;
прямохождение;
изготовление примитивных каменных орудий труда;
поддержание огня;
общественный образ жизни; каннибализм
НЕАНДЕРТАЛЕЦ

Жил 200–500 тыс. лет назад

Характерные признаки:

Биологические:

рост 165–170 см;
объем мозга 1200–1400 см3;
нижние конечности короче, чем у современных людей;
бедренная кость сильно изогнута;
низкий скошенный лоб;
сильно развитые надбровные дуги
Социальные:

жили группами по 50–100 особей;
использовали огонь;
изготовляли разнообразные орудия труда;
строили очаги и жилища;
осуществляли первые захоронения погибших собратьев;
речь, вероятно, более совершенная, чем у питекантропа;
возможно, возникновение первых религиозных представлений; умелые охотники;
сохранялся каннибализм
КРОМАНЬОНЕЦ

Жил 30–40 тыс. лет назад

Характерные признаки:

Биологические:

рост до 180 см;
объем мозга около 1600 см3;
отсутствует сплошной надглазничный валик;
плотное телосложение;
развитая мускулатура
Социальные:

жил в родовой общине;
строил поселения;
изготовлял сложные орудия труда из кости и камня;
умел шлифовать, сверлить;
сознательно захоранивал умерших собратьев;
появляются зачаточные религиозные представления;
развитая членораздельная речь;
носил одежду из шкур;
целенаправленная передача опыта потомкам;
жертвовал собой во имя племени или семьи;
бережно относился к старикам;
возникновение искусства;
приручение животных;
первые шаги земледелия
СОВРЕМЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК

Живет в настоящее время на всех материках

Характерные признаки:

Биологические:

рост 160–190 см;
объем мозга около 1600 см3;
наличие разных рас
Социальные:

сложные орудия труда;
высокие достижения в науке, технике, искусстве, образовании

Иногда я думаю, значат ли что-то воспоминания? Все то, что я ощущаю как будто оно течет в моих венах, но в реальности не существует в текущем моменте — шепот, прикосновения, тот самый взгляд. Где все это, почему ушло, и почему все еще здесь? Моя надежда на то, что что-то произошло, оживляет целую вселенную ощущений, как если бы она была за поворотом. В свою очередь, Вселенная в своих воспоминаниях порождает во мне состояния, которые дороги мне. Но зачем? Быть может когда мне вздумывается перестать существовать, чьи-то переживания о времени, проведенном со мной позволяют мне по-прежнему быть. Если так, то обьективная реальность это фантазм, а мы — части какого-то более глубокого единства. Если мы отпустим иллюзию разделенности, перед нами может предстать бесконечно взаимосвязанная, взаимопроникающая, безразрывная паутина, где электроны в атомах углерода моего мозга всегда знают как бьется твое сердце. Порой кажется, что где-то глубже в этой голограмме передо мной предстает холст, на котором создаются новые миры, в которых прошлое, будущее и настоящее — одно и тоже, а все мы часть одной материи, где сознание создает внеконечное количество тоннелей в голографическом лабиринте, порождая каждое переживание, каждое чувство о тебе и обо мне. Мертвая материя ожила и мыслит. В моем сознании свершается таинство: материя изумленно рассматривает самое себя в моем лице. В этом акте самопознания невозможно проследить границу между субъектом и объектом ни во времени, ни в пространстве. Каждый раз когда я чувствую, нечто в этом лабиринте вспоминает обо мне — вдруг я узнаю, что я не один.

Доктор Станислав Гроф — один из самых неоднозначных ученых в современной психологии. Многочисленные сторонники ставят его в один ряд с отцами психоанализа Фрейдом и Юнгом и рассказывают о сильном, ни с чем не сравнимом опыте, которого можно достичь во время трансперсонального сеанса. Основатель Dream Industries Алексей Остроухов поговорил с ученым о смене парадигм, которая уже произошла, но пока не признана официальной наукой, о том, переживет ли Земля свой главный переходный период и как любовь спасет мир.

— Доктор Гроф, хотелось бы начать это интервью с наиболее, пожалуй, сложного вопроса, а именно: что есть любовь? Что бы вы могли сказать о ней не столько со стороны биологической эволюции, а шире, — что есть любовь как фактор расширения сознания и эволюционного развития человека в целом?

— Любви присуще исключительное разнообразие форм, в диапазоне от повседневных романтических отношений до того, что называется по-гречески агапе — любви космической, которая являет собой некую основополагающую силу, встроенную в самую структуру мироздания, и открывается нам в опытах мистических переживаний. Я полагаю, что любовь, во всем разнообразии ее проявлений, абсолютно необходима для того, чтобы человечество смогло выжить. Слишком долго человечество было движимо насилием и неутолимой алчностью, и сейчас, как мне кажется, настал момент, когда мы попросту не можем позволить себе такую модель поведения, ориентированную на конкурентную борьбу и веру в выживание только сильнейшего. Выживание теперь зависит от того, сможем ли мы укротить эти силы и найти опору не в них, а в любви. Как показывает опыт моей работы, такая трансформация возможна, я наблюдал ее и в других людях, и в самом себе: действительно возможен поворот по направлению от ориентированности на конкурентную борьбу и стяжательство к осознанию того, что необходима синергия, необходим такой способ действий, в силу которого человек удовлетворяет и свои запросы, и запросы других людей, и какие-то запросы более высокого порядка.

Проработка собственных программ, например, травмы рождения, программ, заложенных в детстве родителями, освобождение человека от такого рода импринтов приводит его к все более даосскому восприятию мира, в котором уже нет надобности реализовывать грандиозные проекты, преодолевать препятствия и побеждать врагов, компенсируя таким образом чувство собственной неполноценности. Человек начинает, скорее, всматриваться в происходящее, встраиваться в потоки энергий — это как в боевых искусствах, или в серфинге: серфингист ведь сообразует свое движение с волной. Это ближе к тому, что в даосизме называется увэй, к недеянию, к пребыванию в потоке. И здесь интересно вот что: когда такой способ действий приходит на смену попыткам, что называется, прогнуть этот мир под себя, то и дела у нас начинают спориться, да и мир становится более дружественным, и начинает давать нам нужную информацию, нужных людей, а нередко и деньги. Мы достигаем больших результатов при меньших усилиях, и при этом наша деятельность уже не служит интересам только индивида или группы лиц, но служит некоей более высокой цели.

— Похоже, сейчас Земля переживает переходный период: люди осознанно включаются в процесс поддержки эволюции в созидательном направлении, к тому, чтобы вносить свой вклад в общественное развитие, при этом уже понимая, что мы являемся доминантной движущей силой эволюции планетарной. Пройдя огромный путь от одноклеточных организмов, организующихся и кооперирующихся в живые процессы, сейчас мы находим все большую тенденцию для кооперации, большего взаимодействия между нами и другими видами, и мы, возможно, сумеем когда-нибудь выйти за пределы Солнечной системы и наладить сотрудничество с жизнью, существующей на системах других звезд. Научные открытия, сделанные вами, как представляется, играют в этом важную роль, способствуя развитию сознания по направлению к более холистическому, цельному восприятию мира.

— В моих книгах я специально уделяю внимание перспективам работы с теми состояниями, которые я назвал холотропными и которые представляют собой значимую подгруппу необычных состояний сознания. Такая работа имеет большое значение для целей нашего выживания, поскольку холотропные состояния позволяют выявить истоки насилия и алчности в человеке и способствуют трансформации. Одна из основных проблем для современного человека — это чувство одиночества, отчужденность, работа же с холотропными состояниями позволяет прийти к осознанию себя как составной части всего живого, обрести ощущение принадлежности, выстроить связи с другими людьми, с природой, понять, что наш дом — это весь мир, и жить в нем, исходя из позиций сотрудничества.

Мне выпала огромная честь работать в течение двух с половиной лет с Грегори Бейтсоном, замечательным ученым, сферу научной деятельности которого трудно обрисовать одним словом, — сам он называет себя «генералистом». Он исследует вопросы, связанные с теорией систем, психологией, антропологией и так далее. Кстати говоря, термин «генетика» изобрел его отец. Грегори Бейтсон много говорил о своем несогласии с дарвинистической идеей выживания сильнейшего, иллюстрируя свою точку зрения множеством примеров из истории эволюции, открывающих нам картину, скорее, синергии и сотрудничества, нежели конкуренции. Представьте себе, например, лужайку, на которой пасутся лошади: чтобы вырастить красивый газон, траву необходимо подстригать, а землю — удобрять. Именно это и делают лошади: они щиплют траву, вспахивают землю копытами и удобряют ее, и таким образом создаются некие синергические отношения. И таких примеров он приводил множество, показывая, что движущими силами эволюции зачастую были не только и не столько конкуренция и борьба за выживание, сколько симбиотические и синергические связи.

— Современный социум, пожалуй, склонен считать человека венцом творения и вершиной эволюции, однако не представляет ли собой человек скорее некий переходный вид, если смотреть с точки продолжающегося эволюционного развития? Ведь если считать себя завершающим звеном, то перестаешь видеть свое место в общей долгосрочной перспективе эволюции? Что бы вы могли сказать касаемо того, как нам оставаться настроенными на осознание себя как составной части общемирового эволюционного процесса?

— Многие из тех, кто выбирает для себя глубинное самопознание, работу с бессознательным, — и индивидуальным, и коллективным — приходят к пониманию того, что мы живем в эпоху кризиса. Никогда ранее один биологический вид — человек — не обладал возможностью нанести такой ущерб экологии. Даже после самых серьезных конфликтов, в том числе военных, экосистемы восстанавливались по прошествии какого-то времени. Сейчас же ситуация совсем другая, — существует, например, угроза радиационного заражения. Человечество стоит сейчас на перепутье эволюции, и нам предстоит либо сделать некий эволюционный скачок, едва ли не стать новым видом, либо вплотную столкнуться с угрозой вымирания, причем оно может коснуться не только нас, но также и множества других биологических видов.

— Не связано ли происходящее в том числе и с нынешней научной парадигмой, которую можно было бы назвать одной из руководящих сил в нашем мире? Хотелось бы услышать ваше мнение, поскольку вы в некоторой степени дистанцировались от научного истеблишмента, по крайней мере, в его материалистической и детерминистической ипостаси. Ваши исследования в области психотерапии и холотропных состояний можно назвать в каком-то смысле еретическим голосом. Мы знаем, что происходило с учеными, дерзавшими расширять границы познания, — достаточно вспомнить Вильгельма Райха. Его лаборатория была разгромлена, труды уничтожены или изъяты, а сам он арестован, и все это — с санкции властей. Научное сообщество не вступилось за него. Как следствие, до сих пор очень мало ученых допускают для себя скептическое отношение к утвердившимся представлениям о реальности, допускают «ересь». Помните, какой это вызвало шок, когда Стивен Хокинг признался, что ошибался насчет черных дыр? Какое это вызвало изумление и непонимание? Как вы считаете, какую роль играет ересь в развитии современной науки?

— Вы указали на необходимость смены парадигмы и изменения научного мировосприятия в целом. Собственно говоря, это уже произошло, однако этот факт еще не получил признания. Я уже упоминал о дарвинистическом подходе в наиболее упрощенном его толковании (выживает сильнейший и тому подобное). И Грегори Бейтсон, и многие другие ученые в своих исследованиях приходили к выводу, что эволюция не механистична в своей основе, что можно говорить о том, что ею движет некий разум более высокого порядка. Я говорю о некой духовной силе. Если же взглянуть в контексте дарвинизма на психологию, на фрейдовскую идею первобытных инстинктов как основных движущих сил души, то эта идея может выступать как своего рода научно обоснованное оправдание конкурентной борьбы и эгоизма, которые понимаются как некая норма поведения, обусловленная самой природой человека.

Современные же работы в области исследований сознания дают совершенно иную картину человеческой психики. Да, безусловно, в этой психике есть и темная сторона, все то, о чем писал Фрейд, однако это — не более, чем ширма, за которой скрыта область трансперсонального. И в конечном счете мы обнаруживаем, что человеческая природа скорее божественная, нежели животная. Мы в состоянии пребывать в соединенности с Атманом, единым вселенским разумом, открыть для себя вселенскую любовь, увидеть, что слой дарвинистических и фрейдистских представлений — это всего лишь одна из тех преград, которые мы должны преодолеть. Она до какой-то степени работает, она может направлять людей в их деятельности, но это не обязательно и не необходимо, по крайней мере, для целей самоисследования и самотрансформации. Ее можно преодолеть и ее можно перерасти.

— То есть, если абстрагироваться от ситуации в научном сообществе, получается, что наиболее серьезные проблемы связаны с тем, что человек воспринимает себя как нечто совершенно отдельное от так называемого окружающего мира и не видит взаимосвязей. Интересно, что вы заговорили о Фрейде. Мне никогда не был особенно близок его подход, который, как мне кажется, не отличается избытком оптимизма. Он считал, что автономия сознательного — это иллюзия и писал, что быть человеком значит восстать против того, что это происходит. Мы считаем себя осознанными, самоопределяющимися, думаем, что сами принимаем решения, и, похоже, стремимся к этой автономности, невзирая на все взаимосвязи, цельность мироздания, которую нам показывает жизнь.

На Фрейда оказали существенное влияние идеи Спинозы, который однако придерживался гораздо более холистических воззрений, чем Фрейд, который, хотя и испытал его влияние, не оставил от его холизма почти ничего. Спиноза писал, что человек полагает себя свободным всего лишь потому, что осознает свои желания, однако является всего лишь формой проявления того единого, что называется Богом или природой. Он пишет, что быть человеком — значит участвовать в иллюзии того, что мы — независимые единицы. Это налагает на нас тяжелый груз и в эмоциональном, и в политическом смысле.

Отсюда возникает зависть, гнев, все эти проявления. И странно, что в гораздо более далеко стоящую от нас эпоху люди обладали намного более холистическим мировоззрением, в то время как по мере приближения к XXI веку мышление делается все более детерминистичным, все более узким. Мы затронули вопрос науки, однако все больше становится видно, что есть другая институция, которая влияет на ощущение изолированности человека от всего живого — организованная религия. Хотелось бы услышать ваше мнение о том, каково влияние организованной религии на ситуацию в мире и на то, как люди им управляют.

— Здесь, на самом деле, сразу несколько вопросов. Что касается Фрейда, конечно он был старым и несчастным человеком, однако прежде всего — великим первооткрывателем. Он был моим героем, собственно, благодаря ему я и увлекся психологией, но что касается мировоззрения, — да, он старался придерживаться очень узкого, материалистического подхода в науке. Некоторые из его соображений касаемо природы цивилизации и религии, на мой взгляд, в значительной степени представляют собой редукционизм. Например, трактовка религии как обсессивно-компульсивного невроза, связанного с анальными импульсами, восприятие религиозных ритуалов как ритуалов, связанных с обсессивно-компульсивным поведением.

Трансперсональная психология очень далеко ушла от этого. Для нас стало очевидным, что в основе религий лежит визионерский опыт, тот самый, который переживали их основоположники, — опыт трансперсональный, и в этом смысле ритуал представляет собой нечто глубоко вторичное. Сущность же религии и истоки ее — в откровении «из первых рук», в опыте трансцендентного. Здесь можно вспомнить Будду, который после долгих медитаций и аскезы пережил просветление под деревом Бодхи и достиг освобождения, Иисуса в пустыне, видение апостолу Павлу на пути в Дамаск, Откровение Иоанна Богослова, Моисея и неопалимую купину, Магомета и его мистическое видение… именно из таких опытов и возникли религии — из непосредственного переживания трансцендентного. Когда же религия становится организованной, то на первый план выходит совсем другое: деньги, собственность, политика, контроль над людьми — то есть, соображения светского характера, и мы получаем организованную религию, полностью оторвавшуюся от истока. И в таких случаях подлинная духовность зачастую сохраняется лишь в мистических направлениях. Например, у христианских мистиков, у суфиев, у хасидов, у каббалистов — у тех, у кого сохраняется доступ к мистическому откровению, из которого религия и возникла.

Что касается религиозного мейнстрима, то в нем очень трудно обнаружить подлинную духовность, основанную на личном опыте. Когда мы с Абрахамом Маслоу, Тони Сьютичем и Джимом Фейдиманом начали разрабатывать трансперсональную психологию и формулировать основные принципы новой психологии, которая включала бы в себя духовность, мы не предполагали совмещать догматы организованных религий и науку, однако знали, что наука в своих лучших проявлениях и трансперсональный опыт не противоречат друг другу. То есть, раз человек обладает потенциалом к переживанию всего спектра таких явлений, то почему бы науке это не изучать? Такого рода опыты оказывают совершенно конкретное влияние на человеческую жизнь, при этом они также представляют собой нечто, что возможно изучать, соответственно, мы можем совместить духовность и науку в их наилучших проявлениях.

Знаете, Джозеф Кэмпбелл, возможно, величайший из всех исследователей мифов, был родом из семьи ирландцев-католиков. Он саркастически относился к фундаменталистскому толкованию религий и как-то заметил, что если вы воспринимаете Непорочное Зачатие как проблему из области гинекологии, а Землю Обетованную — как объект недвижимости, то это значит, что у вас действительно большие проблемы. И также он говорил, что божеству, чтобы быть полезным, требуется прозрачность к трансцендентному. Другими словами, в разных религиях существуют разные архетипические фигуры и образы, которые, с точки зрения Кэмпбелла, указывают на что-то, что дальше их, на некий абстрактный исток, из которого возникло все, из которого произошли все религии. Если же архетипические образы теряют свою прозрачность, если мы начинаем поклоняться каким-то конкретным образам, а не абстрактному, не абсолюту, который есть исток всего, то в таком случае у религии возникают проблемы. Потому что такая религия объединяет людей, стремящихся верить так, а не иначе, и в таком случае автоматически возникает разделенность: одна группа людей противостоит другой группе людей.

И даже в рамках одной религии различные группы могут конфликтовать друг с другом, как, например, в Ирландии, где столетиями лилась кровь и католиков, и протестантов. Сунниты и шииты убивают друг друга. Нельзя сказать, что такая религиозность помогает нам в жизни. А ведь латинское слово religio означает соединение того, что было разделено. Подобная стратегия организованных религий разъединяет мир, и это очень опасно, это составная часть той проблемы, которая существует в нашем мире.

Трансперсональной психологии интересны не организованные религии, а непосредственные переживания мистического, трансперсонального. Такие опыты сходны с тем, что переживали мистики, такие опыты всеобъемлющи и не разделяют людей по религиозному признаку. И вот это действительно помогает, поскольку способствует общности людей и пониманию ценности духовности и духовного поиска. При этом неважно, в какие внешние формы будет облечен этот духовный поиск, будет ли это христианство, суфизм, хасидизм, — это равновелико. То есть скучным будет тот мир, в котором только одна народность, один язык, одна и та же музыка…

Люди, однако, зачастую не рады этому разнообразию и выбирают для себя приверженность какой-то одной отдельной форме его проявления. Сходное явление мы можем наблюдать и во внерелигиозном контексте, например, в коммунистических и капиталистических обществах. Китайский коммунизм предполагал одинаковые условия проживания, одинаковую одежду, одинаковое питание для всех — тоска! А при капитализме, куда бы вы ни приехали, вы увидите там заправочную станцию Шелл, Кентукки Фрайд Чикен, Макдональдс, — везде один и тот же набор. При этом в тех же самых городах существует прекрасная старинная архитектура, но она ограничена пределами исторического центра, а на периферии возводятся однотипные и неинтересные постройки, одинаковые, куда ни посмотри.

Соответственно, что касается устройства космоса, как мы его понимаем, разнообразие его внешних проявлений содержит в своей основе некое глубинное изначальное единство, в то время как те примеры, которые я привел выше, касаются однообразности мира и иллюзии отделенности, в силу которой и вовсе теряется ощущение некоего общего основополагающего единства. На данный момент в мире многие группы, которые были угнетены, борются за автономию, как, например, гавайцы, древний народ, который стремится вновь изучать родной язык, сохранять свое наследие, танец хула и тому подобное. Коренные народы Америки также борются за сохранение своих традиций, многие из которых подавлялись христианством, а традиции эти были очень земными, очень природными, и долгое время были под запретом.

— Такое впечатление, что организованные религии стремятся внедриться в политические системы, лоббировать правительственные структуры, как если бы религии создавали упрощенный нарратив бытия и мира, которым политики пользуются по причине того, что им больше нечего предложить избирателям, и у них нет для решения социальных вопросов другого языка, кроме того, который были создан внутри религий и религиозных сект. Религия, как мне представляется, всегда была вовлечена в политику, однако не удивительно ли наблюдать такую картину в социумах, которые, как предполагается, ориентированы на демократические ценности? Сегодня мы наблюдаем предельно странное, глубокое сотрудничество правящих сил и организованной религии.

— Понимаете, мистическое мировосприятие, основанное на духовном опыте, не противоречит научному знанию. А догмы организованной религии — противоречат. Галилея вынудили отречься от своих убеждений, Джордано Бруно, Жанну Д"Арк сожгли на костре, и только по прошествии долгих столетий Церковь принесла свои извинения за это. А в современном мире, где стремительно растет народонаселение, и СПИД принял масштаб эпидемии, очень трудно принимать организованную религию всерьез, если она считает, что главное, с чем нужно бороться, — это распространение противозачаточных средств.

В своей книге «Дао физики» Фритьоф Капра показал, что открытие на рубеже 19-20 веков радиоактивности и рентгеновских лучей положило начало конвергенции концепций современной физической науки и великих духовных традиций Востока. Духовные традиции, в особенности тантрическая, содержат те же самые идеи. Тантрическая традиция располагала необычайно высокоразвитым научным знанием. Например, возраст Вселенной она исчисляла в миллиардах лет, как и современная астрономия, а не в шесть тысяч лет, которые якобы насчитывает этот мир, сотворенный в один день, — идея, не получившая на данный момент никаких научных подтверждений.

Ученые-тантристы разработали систему десятичного исчисления, включающую в себя нуль, разработали высокоразвитую физику вибрации. В то же время присутствовала и духовная система, ориентированная на неистовое самопознание, и искусство, ориентированное на духовное развитие. В каком-то смысле эта система представляла собой предтечу того, что мы стремимся сделать сейчас, а именно — соединить духовность в ее наилучших проявлениях и передовую науку. И это сделать несложно. А вот соединить науку и догмы организованных религий не получается, и не имеет значения, ньютоно-картезианская ли это наука или наука новой парадигмы. Большую роль здесь играет тотальное непонимание, совершенно искусственное смешение понятий, — например, поскольку рай вроде как должен находиться на небе, а на небе у нас теперь летает телескоп Хаббл, и он не зафиксировал ни Господа, ни ангелов, играющих на арфе, то мы, стало быть, доказали, что религия ошибается.

Также мы теперь знаем, что температура в центре Земли выше, чем на поверхности Солнца, и среди расплавленного никеля и железа вряд ли есть Сатана. Айфон теперь может показать нам любое место на поверхности земли. Первые путешественники в давнишние века искали и земной рай тоже, и не нашли, хотя нашли много чего прекрасного, и мы знаем, что на земле такого рая нет. Хаксли видел в этом фундаментальную ошибку, поскольку понятия рая, онтологически истинные, представляют собой состояния сознания. Иными словами, для переживания таких состояний необходимо изменить сознание. Многие люди в необычных состояниях переживают опыт рая или ада, но к физическому миру он не имеет ни малейшего отношения. Таким образом, между духовностью и наукой нет конкуренции, они не сражаются за территорию, и единственная научная дисциплина, которая может выдвигать обоснованные суждения о таких явлениях, как рай и ад, — это люди, изучающие такие состояния тем способом, которым они переживаются.

— В вашей работе вы всегда поощряли людей к тому, чтобы они следовали своим корням, шли в глубины себя, своей психики. И в собственном поиске вы исследовали множество новых и неизведанных территорий. С вашей точки зрения, можно ли что-то сделать, что могло бы сдвинуть с мертвой точки укоренившиеся в человеческом обществе догматизм, иерархичность и агрессивность?

— Мы действительно очень крепко запутались в сетях материального мира и склонны верить, что счастье измеряется деньгами, социальным статусом и т.п, а ведь это, по большому счету, иллюзия. Можно достичь небывалых материальных высот и при этом все равно быть несчастным. Вот, например, миллиардер Говард Хьюз закончил свои дни в пентхаусе на Багамах, в темноте, собирая собственную мочу, — не похоже, чтобы все эти миллиарды долларов сильно помогли ему в смысле качества жизни. Или, например, Онассис, — ему тоже как-то не особенно левитировалось. Что же касается духовных традиций, в них заложена, прежде всего, та базовая идея, что и счастье, и внутренний покой достигаются через внутреннюю работу, через процесс трансформации, приводящий нас к умению радоваться нашей сопричастности бытию, сопричастности сознанию. Если такая основополагающая связь со всем сущим у нас выстроена, то все остальные блага воспринимаются уже как некий дополнительный бонус, как подарок, но если ее нет, то сами по себе материальные блага, сколько бы их мы ни стяжали, не помогут нам обрести чувство полноты жизни.

К сожалению, материалистический подход используется и для оценки качества жизни в масштабе целых стран, — мы используем в качестве мерила объем валового национального продукта и уделяем первостепенное внимание вопросам экономического роста. При этом в развитых странах сохраняется высокий уровень разводов, высокий уровень самоубийств, и нельзя сказать, что материальное благополучие сколько-нибудь существенно повысило жизненный уровень. Жизненный уровень — это качество жизни, и он определяется нашей включенностью в бытие, а не уровнем дохода. Можно есть простую пищу, ходить босиком по морскому берегу, слушать крики чаек, любоваться закатом и чувствовать себя счастливым, а можно изнывать от тоски в роскошном антураже, заливая эту тоску алкоголем и мечтая о суициде. Похоже, мы еще не пришли к пониманию этой идеи, а понимание это приходит в процессе самопознания, самотрансформации.

— То есть накопление богатства представляет собой экстернализацию проблемы?

— Это то, что в экзистенциальной философии называется «аутопроекция»: сейчас мне плохо, с моей жизнью что-то не так, что мне делать, как мне попасть туда, где будет хорошо, — для этого мне нужно сто тысяч долларов, миллион долларов, дом побольше, машина получше, стать сенатором, получить ученую степень… То есть стремление выбраться из тюрьмы собственного бессознательного претворяется в конкретные планы на жизнь, и они линейны: я буду двигаться вот в этом направлении, преодолею препятствия, одержу победу над врагами. Результатов здесь может быть два: либо мы не достигаем цели, поскольку замахнулись слишком высоко или не справились, и продолжаем думать, что были бы счастливы, достигнув ее, либо, что еще хуже, мы добиваемся того, что должно было принести нам счастье, но ни миллион долларов, ни сенаторское кресло, ни ученая степень не меняют сколько-нибудь существенно наше ощущение от жизни.

И получается так, что настоящая, полнокровная жизнь для нас все время где-то в будущем, ее нет в настоящем, и мы ждем этого будущего, в котором наконец-то станет хорошо. Мне доводилось работать с людьми, которые упорно трудились в течение десятилетий, чтобы добиться своей цели, а добившись, на следующий день впадали в депрессию, потому что их жизнь не преобразилась магическим образом, а они всегда верили, что это произойдет. Джозеф Кэмпбелл сравнивал это с тем, чтобы забраться на самый верх лестницы и обнаружить, что прислонили ее не к той стене. Тем не менее и качество жизни, и счастье мы продолжаем измерять с материальной точки зрения, с точки зрения валового национального продукта.

— Интересно, что в современной культуре трудно обнаружить какие-либо системы, которые были бы целенаправленно и устойчиво ориентированы на раскрытие человеческого потенциала. Кажется, Фрейд говорил, что излечение невроза — это возвращение пациента в обыденное состояние несчастья?

— Фрейд в ходе терапии стремился избавить невротика от страдания чрезвычайного и вернуть его в страдание повседневное, — не очень грандиозная задача, согласитесь. При этом, работая с инструментами, которые дают нам мистический опыт, мы можем действительно по-настоящему улучшить качество нашего бытия в этом мире.

— Однако привычные формы психотерапии не то что не сдают своих позиций, а продолжают распространяться все шире, захватывая все новых людей и втискивая их в рамки системы, которая не способна ни раскрыть наш потенциал, ни улучшить качество жизни. Возможно, этот вопрос покажется вам чересчур радикальным, однако не следует ли людям отказаться от таких внешних форм терапии в пользу более холистического подхода, который позволит интегрировать наш внутренний мистический опыт?

— Что ж, я скажу, что я думаю о психиатрии. Понимаю, что многим это может не понравиться, да и мне самому не очень нравится так говорить, однако в психиатрии мы очень часто видим стремление подавить симптом. От бессонницы назначается снотворное, от перевозбуждения — транквилизаторы, от депрессии — антидепрессанты и так далее. Но дело в том, что подавление симптома — это не терапия. В медицине, а психиатрия — это отрасль медицины, возможны две ситуации, когда назначается симптоматическое лечение: во-первых, при лечении причины заболевания, если необходимо облегчить возникающий при этом у пациента дискомфорт. Во-вторых, при неизлечимых заболеваниях, когда единственное, что мы можем сделать, — это облегчить симптомы. В соматической медицине это могло бы выглядеть примерно так: у больного высокая температура, чтобы сбить температуру, надо больного положить на лед, а отчего температура, почему температура — неважно. Такого рода поверхностный подход часто встречается в психиатрической практике.

При этом существуют и направления, которые работают с причинами наших состояний, существуют более глубинные подходы в психотерапии. Однако проблема заключается в том, что всевозможных школ — великое множество, и у каждой — свое понимание основных движущих сил человеческой психики, причин возникновения симптомов, значения этих симптомов и необходимого способа действий. Одну и ту же фобию бихевиорист и фрейдист будут рассматривать совершенно по-разному. Альтернативой в холотропных состояниях будет фокусировка на нашем внутреннем целителе, внутреннем исцеляющем начале. В большинстве школ принято считать, что сначала нужно умом понять проблему, потом придумать стратегию ее решения. Например, в фрейдовской терапии, которой я обучался, применяется метод свободных ассоциаций, интерпретация, даже терапевтическое использование молчания и так далее.

Что же касается холотропных состояний, они работают примерно как некий внутренний радар, который обнаруживает те области бессознательного, которые содержат наиболее сильный эмоциональный заряд, и эти области начинают выходить на поверхность. Человек проживает соответствующие эмоции, воспоминания, высвобождает накопившиеся энергии, симптомы пропадают в ходе проживания опыта, и это есть процесс, ведомый неким внутренним разумом, — вы просто поддерживаете то, что происходит, даете этому родиться, даете развиться исцеляющему терапевтическому процессу, которому присущ собственный разум.

Карл Густав Юнг говорил о процессе индивидуации. Терапевт — это не основное действующее лицо, терапевт — это не тот, кто на основании своих гениальных прозрений все пациенту объяснит и все исправит. От терапевта требуется умное присутствие, умная поддержка того, что рождается. В юнговской технике активного воображения сознательное эго вступает в своего рода диалектическое общение с тем более высоким аспектом самого человека, который Юнг назвал Самостью. При этом используется язык символов, и процесс исцеления происходит внутри, внутри самого человека, в то время как терапевт выступает всего лишь в роли фасилитатора, а не вершителя происходящего, не хирурга. Кстати, даже в хирургии излечение в значительной степени зависит от тела, однако вся заслуга приписывается хирургу, который проводил активную часть работы.

— В шестидесятые-семидесятые годы прошлого века господствовали две точки зрения на использование психоделиков: одна поддерживала свободные и бесконтрольные эксперименты с психоделиками, другая — их научное исследование в соответствии со строгими правилами. Сейчас же, как кажется, сохранилась только вторая. При этом общество как будто забыло, что на протяжении многих тысяч лет человеческой истории люди успешно экспериментировали с психоделиками безо всякой привязки к медицине или науке, в самых разных бесконтрольных ситуациях.

Сначала появился запрет на психоделики, после которого какая-либо серьезная работа с ними стала крайне затруднительной. А сейчас мы как будто пытаемся снова поставить их на ноги, но уже в рамках безликого и ригидного научного мировоззрения и современной медицины, в то время как прием психоделиков в ритуальном или научном контексте как раз дает человеку доступ к такому опыту, который в корне опровергает метафизику современной науки и индустриальной масс-культуры.

Что здесь беспокоит меня, так это то, что мы не учитываем историю психоделиков во всей ее полноте, — я имею в виду не вас конкретно, а в целом научное сообщество, которое интересуется психоделическими исследованиями. Мы как будто стремимся отрешиться от колоссального исторического наследия, связанного с использованием психоделиков, и применять их в клиническом контексте, — получается, что тот инструмент, который дает нам доступ к другим уровням восприятия, в том числе и трансперсональному измерению, и который всегда был составной частью холистического процесса человеческой эволюции, мы дегуманизируем и помещаем в лабораторию, а лаборатория — это уже составная часть научной организации, которой присуще ригидное материалистическое мировоззрение. Получается, что на всех, кто применяет психоделики вне лабораторного контекста, мы навешиваем ярлык наркоманов. Я не хочу сказать, что это какой-то заговор, я просто хочу сказать, что уходит фундаментальная часть дискурса, и она про то, что психоделики — это наше человеческое право, это — наше социальное право, просто потому, что на протяжении тысячелетий они были частью человеческой истории.

— Прекрасно подмечено. На данный момент мы знаем, что во многих культурах растительные психоделики использовались в ходе религиозных церемоний. В США же проблема заключается в том, что право на свободу вероисповедания закреплено в Конституции, и, таким образом, запрет на психоделики антиконституционен. Это осознали много лет назад и сделали исключение для Церкви коренных американцев, которая в своих ритуалах использует пейотль. Но и это антиконституционно, поскольку принцип равенства в правах должен защищать не только меньшинство, но и большинство. Нельзя разрешать что-то коренным американцам и не разрешать то же самое англосаксам. Чтобы не углубляться в эти вопросы, занимались в основном поимкой тех, кто производит и продает психоделики, избегая затевать то, что называется прецедентным процессом, — ведь на таком процессе такие люди, как Алан Уотс, я, чета Шульгиных из Гарварда могли бы рассказать, что речь в данном случае идет действительно о религиозной деятельности, и что она насчитывает много сотен лет, практиковалась еще в дописьменных обществах, и что в ней существует целительская традиция.

В течение последних сорока лет действовал запрет на использование психоделиков в духовных или терапевтических целях и исключений из этого правила было мало. Поэтому с какой-то точки зрения то, что происходит сейчас, можно назвать прогрессом, — в Гарвардском университете, Университете Джона Хопкинса, Университете штата Калифорния, Государственном университете штата Нью-Йорк, Университете штата Калифорния в Сан-Франциско, Университете штата Аризона сейчас действуют программы исследования психоделиков, причем некоторые из них повторяют нашу работу с больными в терминальных стадиях рака, где психоделики использовались для того, чтобы смягчить страх смерти и изменить опыт умирания. Исследование, проведенное в Университете Джона Хопкинса, показало, что псилоцибин может вызывать мистический опыт, что это таинство, если хотите. А канадка Джессика Рочестер, с которой мы вели совместный тренинг, добилась разрешения проводить ритуалы с использованием айяуаски, и теперь прием айяуаски в ритуальном контексте больше не является правонарушением. При этом запрет на использование айяуаски вне ритуалов сохраняется. То есть начинает получать признание тот факт, что прием психоделиков — это религиозная деятельность, пусть и непривычная для христианского сообщества или каких-то других сообществ, но при этом насчитывающая долгие столетия применения в религиозном и духовном контекстах. Это, безусловно, религиозная деятельность, и подавление ее означает подавление свободы вероисповедания. Хотя в США и сильно влияние христианского фундаментализма, закон поддерживает все религии, — у нас есть суфии, буддисты, коренные американцы, другие группы верующих, и действие Конституции распространяется на всех. Сейчас в США тоже предпринимаются попытки узаконить использование айяуаски в ритуальных целях.

Однажды я принимал участие в церемонии индейцев Потаватоми, в которой использовался пейотль, — индейцам было разрешено его использование и они пригласили на церемонию меня и еще четверых американцев. И это происходило легально, в то время как в остальном ситуация с психоделиками была очень проблемной. Так что это достаточно теневая область, поскольку нет никаких сомнений, что ответственный прием психоделиков в ходе ритуала относится к сфере подлинной религиозной деятельности. Не знаю, как обстоит дело в России, но в США с этим возникает реальная проблема, так как Конституция гарантирует право на свободу вероисповедания.

— Вы упомянули еще одну крайне интересную тему, а именно: работу с пациентами в терминальной стадии заболевания и облегчение их страха смерти через психоделический опыт. И тут у меня возникает вопрос: смерти боятся все люди, не только смертельно больные…

— Вам знакома книга Беккера «Отрицание смерти»? В ней все это описано с предельной ясностью.

— Страх смерти присущ каждому человеку, но такое впечатление, что научное сообщество позволяет разбираться с этим страхом только у смертельно больных. Однако могу предположить, что к состоянию смертельной болезни их привело как раз то, что, будучи еще в добром здравии, они, как и большинство из нас, не имели возможности как-то с этим страхом смерти столкнуться. И опять-таки, нет ли у вас опасения, что у нас появится возможность применять психоделики в работе со смертельно больными, в то время как те, кто еще не смертельно болен, однако сталкивается с тем же самым набором проблем, не сможет получить доступ к опытам такого рода?

— Понимаете, тут нужно быть реалистами. Когда мы проводили легальные исследования, получить разрешение на использование психоделиков с больным, который скоро умрет, было намного проще, чем получить разрешение на их использование в учебных целях здоровыми людьми.

— И это в 60-е годы?

— Я приехал в США в 1967 году, разрешение на применение психоделиков в учебных целях мы получили, но это было очень трудно, а получить разрешение на использование их в работе со смертельно больными было сравнительно легко. Предполагалось, что они все равно умрут, соответственно, можно не церемониться. Опять-таки, есть жизненные реалии, — закон есть закон, и, вне зависимости от того, согласны вы с ним или нет, его необходимо соблюдать, иначе возникнут проблемы. К сожалению, в шестидесятые годы истерическая реакция законодателей фактически убила легальные исследования, потому что ученые должны были соблюдать закон. Причем на уличное потребление это никак не повлияло, подростки все так же покупали себе дозу на улице, а запрет только добавил притягательности. Когда мы проводили исследования, нам позвонили из Национального института психического здоровья и спросили, что им делать, как бороться с растущим потреблением среди молодежи. Наш ответ им не понравился, мы сказали, что нужно создать сеть центров, в которых те люди, которые и так что-нибудь примут на улице, могли бы принимать чистые вещества под наблюдением, и это дало бы ценный материал, помогло бы понять воздействие психоделиков на психику человека. А пока что уличный тинейджер знает о психоделиках больше, чем профессионалы. Конечно же, наш совет не был услышан, однако действовать нужно было бы именно по такой схеме: чистые субстанции, под наблюдением, люди, которые настолько сильно стремятся получить такой опыт, что готовы получать его в других, гораздо более опасных обстоятельствах.

— Но вы согласны, что, если помимо клинического и научного использования психоделиков допустить их контролируемое применение в религиозном и терапевтическом контекстах, то это окажет положительное влияние на наш социум и будущее, которое его ждет?

— Мы уже говорили об этом, да, это предоставит легитимный инструмент для тех людей, которые ищут духовного опыта. Именно так психоделики и использовались. Интересно, что если взять, например, шаманизм, то мы увидим, что исцеление и духовность составляют одно целое. И в Древней Греции, например, пребывание в храме рассматривалось как и исцеляющий, и духовный опыт. Потом возникло разделение на медицину и религию, однако по-настоящему эффективная целительская работа всегда будет и духовной работой также. Я получил образование в области клинической психиатрии, я искал более мощный инструмент, который позволил бы пойти в глубины бессознательного, и я обнаружил, что когда люди находят корни своих проблем, то происходит духовное раскрытие, и здесь уже нельзя сказать, что вот это — исцеление, а вот это — духовный поиск. Духовный и философский поиск даже может показаться более интересным, и хотя человек пришел на терапию, ее он будет уже воспринимать как побочное явление, в то время как основным будет самоисследование и процесс духовного поиска. Эндрю Вейль в книге «Естественный ум» пишет, что потребность в трансцендентных переживаниях — это самая мощная движущая сила человеческой психики, она сильнее, чем секс, которому Фрейд придавал такое большое значение. Если же доступа к трансцендентным переживаниям нет, то стремление это принимает разнообразные девиантные формы — возникают зависимости, алкоголизм и т.п.

— То есть экстернализация происходит в силу невозможности внутренней работы, внутреннего самоисследования?

— Тогда получается, что нашей системе здравоохранения следовало бы принимать во внимание и духовные вопросы, однако этого пока не заметно.

— На мой взгляд, сейчас происходит смена парадигм. Томас Кун в своей работе о структуре научных революций пишет, что наука в своем историческом развитии проходит определенные этапы, определенные периоды, которым сопутствует то или иное мировоззрение, — он называет это парадигмой, системой метафизических подразумеваний и убеждений, а также методов оценки и стратегий научных исследований. В течение таких периодов ученые заняты тем, что он называет «нормальной наукой» — они решают задачи в рамках принятого на данный момент научного мировоззрения. Но в какой-то момент появляются новые данные, новые наблюдения, которые существующая парадигма объяснить не может, — например, эксперимент Майкельсона-Морли, который привел к созданию теории относительности, открытию радиоактивности, рентгеновских лучей и т.д. И становится очевидным, что прежняя парадигма не может объяснить новые данные. Поначалу их могут отвергать, объявлять ненаучными, недостоверными, обвинять исследователя в нечестности, объявлять, что он безумен, — Эйнштейна, например, называли безумцем, а его идеи на тот момент понимали от силы шесть человек. Далее происходит кризис, в ходе которого появляются все более и более смелые альтернативы, которые дают ответы на эти новые вопросы, и в конечном счете принимается одна из них, которая и становится ведущей парадигмой следующего периода.

Мы здесь говорим о серьезной смене парадигм, а не о каких-то частностях. Мы говорим о том, что сознание как минимум равновелико материи, если не превосходит ее по значимости. Мне, например, гораздо проще поверить, что материальный мир представляет собой некую виртуальную реальность, некую аранжировку разнообразных опытов, чем поверить, что материя смогла породить такое явление, как сознание, — это нелепо. Однако такое убеждение существует, и оно очень глубоко укоренилось, поэтому для отказа от него понадобится немало времени и большое количество наблюдений.

Здесь можно привести несколько интересных примеров. Например, на рубеже XIX-XX веков лорд Кельвин заметил, что все открытия в физике уже сделаны, больше открывать нечего, осталось только совершенствовать точность измерений. Это было за пять лет до открытий Эйнштейна. Дарвин сказал об оппонентах его теории, что остается только ждать, пока вымрет старое поколение, молодому поколению его теории покажутся более приемлемыми, а старое поколение слишком привязано к прежней парадигме, в которой обучало, в которой публиковало книги, в которой было авторитетами в различных областях. И им трудно признаться в том, что они что-то понимают неправильно.

— Поколения сменяют друг друга, но при этом мы создали такие системы школьного образования, которые не развивают человека как он есть, которые ориентированы скорее на то, чтобы научить его выполнять приказы, действовать в рамках религиозных или экономических структур. Генри Форд подметил, что творческое или интуитивное знание дает мало узкопрактической пользы, поэтому он продвигал современный подход к образованию, который зомбирует людей, чтобы они выполняли приказы, проявляли пунктуальность, оставались в системе, приспосабливались к ней, и т. д. Современные системы школьного образования — это как виртуальная лоботомия школьников, которых учат соответствовать, дабы не быть извергнутыми во тьму внешнюю, за рамки социума. Какой бы Вы могли дать совет родителям, семьям, как приветствовать и поддерживать детей, приходящих в этот мир, и сталкивающихся в нем с такой агрессивной системой промывания мозгов?

— Уже в целом признано, что основы личности закладываются в младенчестве и детстве. Однако те открытия, которые мы сделали и которые касаются области перинатального — это что-то совершенно новое. Об этом упоминал Отто Ранк, но только в ходе работы с холотропными состояниями мы смогли увидеть перинатальный материал в беспрецедентно огромном объеме. Стала также понятна важность пренатального периода. Благодаря этим открытиям была создана Ассоциация пренатальной и перинатальной психологии, которая проводит ежегодные конференции, международные конференции, собирающие акушеров-гинекологов, детских психиатров и других специалистов, занятых в этой сфере. На данный момент очевидна необходимость гигиены беременности, то есть необходимость правильной обстановки, правильной окружающей среды для беременной женщины. Манхэттен, например, с его автомобилями и шумом, — уж точно не то, что нужно беременной. Природой такое не предусмотрено, такая окружающая среда существует всего-то сотню лет примерно, и для биологии это примерно как тиранозавр в самолете, это дико и странно. Я бы предпочел для беременной женщины не условия большого города, а красивые места на лоне природы. В коммунистической Чехословакии женщинам приходилось работать в течение всей беременности, потому что декретный отпуск был очень коротким. Беременные женщины работали на заводах, работали с тяжелым оборудованием, и это не лучшая обстановка для них.

Сейчас существует концепция естественного родительства; пионером водных родов был Игорь Чарковский, однако некоторые моменты в его работе, например, связывание рук, проныривание новорожденных, у многих вызвали антагонизм. Идеи Чарковского в более мягком формате развил, в частности, Мишель Оден, в чьей клинике женщины могли рожать вместе с мужем, без яркого света, без громкого шума. Обстановка в родах чрезвычайно важна. В одной из своих книг Мишель Оден связывает агрессивность и любовь с обстоятельствами рождения человека. В родах задействованы две группы гормонов, одна — это гормоны стресса, катехоламины, адреналин, норадреналин, они связаны с тем, что роды на открытой местности могли, например, привлекать хищников, соответственно, у человека есть такая тревожная сигнализация. Другая группа гормонов, также важная с точки зрения эволюции, — это те гормоны, которые обеспечивают бондинг между родителями и ребенком, это важно для целей выживания потомства. Это эндорфины, пролактин и еще один гормон. Мишель Оден пишет, что в больнице можно создать для роженицы тихую и спокойную обстановку, и в таком случае будет доминировать бондинг, однако если женщина рожает среди шума, яркого света и студентов-медиков, то это активирует катехоламины, и в первом случае у ребенка выстраиваются любящие отношения с другими людьми, а во втором — ощущение враждебности мира, в котором необходимо постоянно быть начеку. И, разумеется, совершенно необходим физический контакт, то, что называется анаклитическим удовлетворением. Необходимо грудное вскармливание, контакт с матерью, любящая атмосфера. Родителям, чтобы ее создать, нужно, прежде чем стать родителями, сначала проработать некоторые собственные проблемы, потому что они — как проклятье, передающееся от одного поколения к другому.

Если сами родители в детстве подвергались насилию, если им трудно быть хорошими родителями, то им могут помочь ритуалы перехода, какая-то собственная работа, которая будет предварять создание семьи. А дальше — рождение детей, грудное вскармливание, естественный физический контакт. В США женщины зачастую настолько зазомбированы, что предпочитают кормить детей искусственной смесью, потому что она «научная»! Поэтому очень важно, как именно люди будут приходить в этот мир. Также важно, чтобы общество, в которое они приходят, было вменяемым. Понимаете, одна из трудностей, с которыми сталкиваются люди, проделавшие сколько-нибудь существенную работу с холотропными состояниями, начиная с шестидесятых годов, когда все это происходило стихийно и довольно безумно, — это отсутствие поддерживающего контекста. Например, если живешь в племени индейцев Уичоли и участвуешь в ритуале перехода с использованием пейотля, то проживаешь опыты, которые сближают тебя с племенем, потому что подтверждают философию, мифологию, психологию этого племени. А европейцы и американцы, пережившие подобный опыт, пришли к системе ценностей, которая не соответствует тому, как живет их культура. Ну, например, «нет — войне», «занимайтесь любовью, а не войной», «выпадайте из системы».

Я не хочу жить в мире, который губит природу, в котором убийство считается приемлемой формой решения проблем. Давайте примем Конституцию, которая будет защищать жизнь! То есть, эта система ценностей полностью противоречит философии индустриальной цивилизации, которая в конечном счете разрушительна и саморазрушительна. То есть, человечество движется к самоубийству, хищнически эксплуатируя невозобновляемые природные ресурсы, выкачивая нефть и загрязняя окружающую среду, создавая таким образом угрозу нашему биологическому выживанию. И неправильно думать, что это может произойти через тридцать, пятьдесят или сто лет, потому что мы навязываем линейность процессу, который должен быть цикличным, природа всегда обновляется, природа не производит ничего, что не смогла бы разрушить. И нам не следует производить того, что не поддается вторичной переработке, что не возвращается в цикл. Природа жизни циклична, и если пытаться сделать ее линейной, то рано или поздно мы столкнемся с проблемами.

Ч. Дарвина сводится к линии логических, подтверждаемых экспериментами и иными исследованиями, положений. Так, ним было доказано, что всем видам живых организмов свойственна индивидуальная наследственная изменчивость по любым признакам; все они размножаются в геометрической прогрессии; внутри видов идёт борьба за существование в силу ограничения жизненных ресурсов; в этой борьбе выживают и далее размножаются только приспособленные особи.

3. Естественный отбор - отождествляет механизм выживания единиц с необходимыми наследственными изменениями и их дальнейшее размножение. Отбор является результатом борьбы за существование. Выделяют следующие его механизмы:

а) образование наследственных изменений;

б) выживание и сохранение особей с этими изменениями в соответствующей среде обитания;

в) размножение этих единиц, рост их численности и распространение полезных наследственных изменений.

Движущие силы эволюции, взаимодействуя друг с другом, позволяют объяснить образование иных видов в природе. Материалы, накопленные в разных разделах биологии, имеют логическое заключение только тогда, когда они соответствуют принципу эволюции.

Огромная заслуга Ч. Дарвина заключается в объяснении процесса развития и образования видов. Именно этот факт сделал эволюционное учение Дарвина общепринятой теорией.